Пустоту.

Ночью я, конечно, не рассматривал номер, а сейчас, проснувшись, вижу, что здесь тупо нет ничего, что указывает на присутствие девчонки.

Испугалась, когда увидела меня, уснувшего на её спальном месте? Я, конечно, капитально вырубился, но не настолько крепко, чтобы не слышать шума сбора вещей. Если, конечно, у неё нет волшебной палочки…

Ещё раз оглянувшись на номер, захлопываю дверь и двигаю в сторону корпуса, где расположилась временная столовка. На часах ранее утро, девчонки ещё только начинают готовить, тихо переговариваясь между собой. Присматриваюсь к ним: интересно, из какой они группы? Спросить напрямую равно спалиться. А если учесть, что я самому себе не могу объяснить интерес, отчитываться перед посторонними не готов тем более.

До самого отъезда не знаю, куда себя деть. Свалил бы отсюда, но обещал отцу контроль, поэтому приходится дожидаться объезда всех студентов и приезда работников базы. Перекидываюсь парой фраз с управляющим, и отчаливаю.

Юрец рано утром свалил с Витьком, поэтому еду один. Врубаю любимый плей-лист, но привычная музыка не качает. Тянусь к сенсору и наугад переключаю на первую попавшуюся радиостанцию. Хорошо бы послушать новости или скучный бубнёж аналитиков. Неважно, что именно будут обсуждать, лишь бы отвлечь мозг от навалившейся апатии.

Засоряю свою голову ненужным искусственно,

Не могу все дни с тобой внутри, один на один.

Прячу мысли о тебе рискованно, но со вкусом,

Идеально попадаю в свой придуманный мир.

Как не думать о тебе?

Невозможно!

Проще вытащить сердце, отформатировать душу.

Как не думать о тебе?

Невозможно!

Проще снегом согреться, стать океаном из лужи.

Мне так тепло твоё нужно.

Из динамиков льётся спокойный мужской голос. Не понимаю, кто исполняет, но какого-то чёрта вслушиваюсь в слова. Торможу и выхожу из тачки, съехав с трассы. Под ногами мягко пружинит мох, а вокруг возвышаются мачтовые сосны. В памяти всплывают обрывки рассказов о строительстве кораблей.

Кораблей, чёрт…

Присаживаюсь на поваленный ствол и медитирую, замерев взглядом в одной точке. Со стороны случайному наблюдателю может показаться, что я интересуюсь жизнью насекомых, ползающих по коре туда—обратно. На деле я старательно ищу причину, по которой меня кроет.

Непривычно кроет. Штормит даже.

И дело абсолютно не вискаре, с которым я накануне перебрал. Не в первый раз.

Подмерзаю и сую руки в карманы ветровки, которую накинул на плечи. Нащупываю шелестящую обертку и вытаскиваю скомканный фантик от моолочного шоколада.

Шоколад.

Поцелуй со вкусом шоколада. Аромат шоколада на подушке.

Тёмные волосы, так приятно сжимаемые моей рукой. Хрупкая талия…

Озарение, как вспышка. Вскакиваю и глубоко втягиваю в лёгкие кислород.

Я. Хочу. Её. Себе.

Хочу дышать этим долбанный шоколадом и смотреть в темнеющие глаза…

Мне приходится несколько раз повторить вслух сделанные выводы, потому что звучит это абсурдно. Абсурдно, но правдиво. Я схожу с ума с того самого дня, как впервые прикоснулся к Юле под действием адреналина. Полусон-полуявь во время болезни, маниакальное желание быть рядом и радар, настроенный на неё одну.

Я же отшил всех, кто крутился рядом, чего не бывало со времен… да никогда не бывало! В моей жизни всегда были согласные на все и готовые на многое девушки. Я прекрасно знал, чего от них хочу, также как и они знали, что я могу им предложить. Взаимное удовольствие, получив которое мы расходились в разные стороны.

Сахарова же… Что она такое, если меня кроет лишь от одного поцелуя, который я сорвал явно без желания девчонки. Она отвечала, дрожала, замирала, но изначально всё было моей инициативой. Юля не тянулась ко мне, не желала оказаться рядом и… Положа руку на сердце, старательно отгораживалась от моего общества. А ещё не боялась посмотреть в глаза и выразить истые чувства.

Мы пересекались… ни о чём! Я могу по пальцам пересчитать количество наших встреч, но она успела накрепко засесть в башке.

Мне срочно нужно получить её. Закрыть тему, удовлетворив интерес, и вернуться к прежней жизни. Той жизни, к которой я привык.

Юля

Когда мы добираемся до общаги, Лариса уже полностью приходит в себя. По парку она идёт, посмеиваясь над бегающими по дорожкам детьми. Мы вспоминаем и свои детсадовские выходки, которые, разумеется, «помним» исключительно по рассказам родителей.

— Юль, я спросить хотела…

Мы решаем устроить себе минутку отдыха и присаживаемся на одну из многочисленных лавочек. Нравится мне этот район: тепло, много зелени, тихо. Чем-то напоминает родной городок, по которому я тоскую. Надо не откладывать в долгий ящик, а позвонить домой. В конце концов, я веду себя, как настоящая свинья по отношению к близким.

— Юль?

— Извини, задумалась. О чём ты хотела спросить?

Шумкова мнётся, словно хочет задать не самый удобный или приличный вопрос. Я уже собираюсь её приободрить, но нас прерывает не вовремя заверещавший телефон. Лариса вынимает гаджет из кармана и смотрит на экран, а после принимает вызов.

По её односложным ответам не получается понять, кто звонит, но то, как стремительно бледнеет подруга, а потом вскакивает и стрелой несется к общаге, не на шутку пугает.

Догоняю Ларису у дверей, когда она, запыхавшись, останавливается и упирается ладонями в колени. Протягиваю сумку, забытую на скамейке, и осторожно беру за руку. Тяну за собой, ни о чём не спрашивая. В глазах подруги застыли слёзы, а лицо вообще больше напоминает маску. Самое противное, что такие чувства я уже испытывала в своей жизни. И совершенно точно знаю: бежать бесполезно.

Усаживаю Шумкову на кровать, потому что сама она напоминает робота. Вздохнув, иду в кухню ставить чайник и завариваю нам чай с листьями мяты. Одна из соседок по этажу поделилась, увидев моё расстроенное лицо. Здесь, кстати, вопреки слухам, очень даже дружественная атмосфера царит. И даже жареная селёдка уже не вызывает отвращения. Есть я её, конечно, вряд ли решусь, но к запаху стала намного терпимее. Человек привыкает ко всему…

— Пей, — подсовываю чашку в холодные руки. — Пей и рассказывай.

Лара делает первый глоток и отводит взгляд. Жду. В молчании допиваем чай. Когда подруга находит в себе силы заговорить, я уже знаю, что услышу, поэтому подталкиваю её.

— Кто, Лар?

— Бабушка. — Наконец-то Лариса берет себя в руки и продолжает. — Позвонила… соседка… Соседка, не мама! Маме… ей плохо стало. Вечером вчера скандалили, а потом… Потом…

Перебираюсь к подруге и обнимаю её за плечи. Какой смысл что-то говорить? Не помогут слова, только поддержка, что есть рядом человек, готовый подставить плечо.

— Мама в больнице?

— Обеих забрали. Баба Рая сказала, приехала скорая забрать… ну… А увезли маму. Для бабушки… Ей другую машину вызывали…

Ещё вчера Лариса переживала из-за звонка родственницы, а сегодня…

— Лааар, я надеюсь, ты не винишь себя?

Сто процентов, Шумкова про это думает: поругались, расстроила и как результат.

Она поднимает покрасневшие глаза, и я всё читаю по ним, ответ не требуется.

— Не надо, Ларис. Слышишь? Не надо. Вы и раньше ругались. А это… Просто совпадение. Ужасное, но совпадение, слышишь?

Бесполезно убеждать, у неё сейчас самый настоящий шок. Я всё жду, когда она начнет собираться домой, но время идет, а Лариска молчит, уставившись в одну точку.

Чтобы хоть чем-нибудь себя занять, начинаю разбирать сумку. Пять минут уходит на это, но я слегка отвлекаюсь. Нельзя допустить, чтобы и меня накрыло паникой, обе мы тогда не выплывем. А она — паника — уже начинает подкатывать к горлу неприятными спазмами. Допиваю остатки чая, чтобы прогнать комок. Выдыхаю, когда понимаю, что справилась.

Я-то да, сумела прийти в себя, а на Ларису накатывает понимание. Она беззвучно плачет и трясется, не обращая внимания на вибрирующий смартфон. Когда звонок повторяется, наверное, в десятый раз, я не выдерживаю. Всовываю ей в руки, чтобы ответила. Она отвечает, но сразу же передает телефон мне.